Всеволод Овчинников. Тени на мосту Айои

 

240 000 и 1

Запрет, окружавший само слово «хибакуся» в годы оккупации, неприглядная деятельность Комиссии по изучению последствий атомного взрыва – все это толкало пострадавших еще глубже замкнуться в своем горе, усиливало их отчужденность.

Мало что изменилось и после 1957 года, когда парламент принял наконец закон о помощи «хибакуся».

С тех пор каждый человек, переживший взрыв, должен регистрироваться, дважды в год проходить обследование. При симптомах лучевой болезни ему назначается бесплатное лечение.

Однако регистрируются и обследуются далеко не все. Многие предпочитаю скрывать, что они "хибакуся". Ведь этих людей неохотно берут на работу. С ними избегают жить под одной крышей, тем более вступать в брак…

Особенно тягостен этот рок для молодого поколения, для того возраста, когда человек мечтает создать семью, иметь детей.

В Хиросиме был издан дневник умершей женщины по имени Нанако Сето. Ее матери, Мияко Хаясида, казалось, что беспокоиться надо только за сына, которому ожогами обезобразило лицо. Юноша мучился физически и морально. Сначала – операции, болезненные перевязки. Потом – сознание собственного уродства. Поехал в Токио поступать в институт – никто не хотел сдавать ему койку. Сын рос нелюдимым, скрытным, а порой замкнутость эта прорывалась вспышками исступленного гнева.

Мать билась из последних сил, торговала мылом на улице, чтобы заработать ему на лечение. Единственной отрадой было, что хоть тринадцатилетняя дочь осталась невредимой при взрыве.

У Нанако был ровный, открытый характер. Она успешно закончила школу, поступила ученицей в парикмахерскую, вышла замуж, родила здоровую девочку. И когда уже казалось, что жизнь ее окончательно вошла в счастливое русло, затаившийся недуг внезапно напомнил о себе. Нанако оказалась в госпитале. Там она до последнего дня вела дневник.

«Цветы улыбаются мне. Гирлянды бумажных журавликов над изголовьем ободряют меня, как бы говоря, что я смогу выздороветь и прожить еще долго…» - писала молодая мать.

«Приходила Мими-тян. Как трудно сдерживать слезы! Зная, что я не должна двигаться, она никогда не подходит ко мне близко…»

«Всю ночь думаю о Мими-тян. Вот она вырастет, придет пора замужества неужели и ей придется пережить такие же тяжелые муки? Как это ужасно, что через столько лет после войны мы все еще обречены страдать. И главное, не только мы, но и наши дети…»

Последние строчки в дневнике:

«Скоро погасят огни. Холодом веет от госпитальных коридоров. Одиночество. Слезы подступают к горлу. Сегодня скончался еще один. Я не хочу умирать. Мими-тян. Доченька! О, это одиночество…»

Я закрываю дневник Нанако Сето и снова беру в руки книжицу в синей обложке: «Как были сброшены атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки».

Автор брошюры рассказывает любопытным туристам:

"Пришла пора, и мир узнал страшные цифры убитых, появились фотографии обожженных женщин и детей, научные доклады о зловещих последствиях радиации. Распространились слухи, что все это словно проклятие легло на тех, кто сбросил атомную бомбу, что муки совести довели их до состояния тяжелой депрессии и даже лишили рассудка. Однако слухи эти оказались ложными".

Тиббетс. Я абсолютно не ощущаю никакой вины, вопреки некоторым сообщениям о том, будто бы угрызения совести довели меня до сумасшедшего дома. Если бы мне приказали сделать то же самое сегодня, я выполнил бы это безоговорочно.

Люис. Да, после взрыва я написал в бортовом журнале: "Боже, что мы сделали!" Но я имел в виду человечество, которое создало оружие, способное разом уничтожить целый город. Люди ошибаются, полагая, что чувство раскаяния сразу же овладело нами.

Ван Кирк. К сожалению, в современной войне часто нельзя отделить мирное население от военных целей. Мне, конечно, не может быть по душе та огромная мера человеческих страданий, которая была причинена. Но при подобных обстоятельствах я бы вновь пошел на это и думаю, что любой экипаж в наших ВВС сделал бы то же самое.

Безер. Участвовать в обеих операциях – и на Хиросиму, и на Нагасаки – довелось только мне одному. Я сознаю последствия совершенного. Однако именно они побуждают меня еще энергичнее отдавать себя военному делу, которому я посвятил жизнь, ибо думаю, что только с позиции силы мы сможем в конечном счете предотвратить собственную гибель.

Нелсон. Сегодня обстановка в мире требует, чтобы мы были вооружены. Подобно тому как атомная бомба завершила войну, оружие в наши дни укрепляет мир. Жаль смотреть, сколько денег приходится расходовать на это, но при нынешних условиях – я против разоружения.

Тиббетс. Если войны ведутся, то для того, чтобы выиграть их всеми имеющимися средствами. И если вам посчастливилось заполучить более мощное оружие, может быть только одно решение: пустить его в ход…

"Спите спокойно, это не повторится!" – написано на надгробной плите в центре Хиросимы. Их двести сорок тысяч – людей, к которым обращены клятвенные слова. Может ли человеческое воображение отчетливо представить эту шестизначную цифру?

Вокруг седловидной бетонной арки оставлена большая площадка, засыпанная речной галькой. Пожалуй, лишь число этих камешков дает представление о количестве имен, которые следовало бы написать на одной из самых больших могил на нашей планете.

Но есть еще одно место, память о котором для японского народа не менее священна, а значение в противоборстве атомному безумию не менее велико. Это скромная могила в рыбачьем поселке Яидзу, на которой написано о дно единственное имя: Айкити Кубояма.

Здесь похоронен радист с "Фукурю-мару". Рыбаков этой шхуны застиг в океане смертоносный пепел первой американской водородной бомбы – той, которая была взорвана над островом Бикини 1 марта 1954 года.

Как и во всех рыбачьих поселках, жизнь Яидзу тяготеет к гавани. Так мне и удалось разыскать Иосио Мисаки – бывшего боцмана "Фукурю-мару". Мы беседовали возле вернувшихся из рейса судов, с которых крючьями выволакивали тунцовые туши. Вокруг этих полутораметровых рыбин, словно отлитых из свинца, суетились женщины. Одни обрубали торчащие, как ножи, плавники и хвост, другие промывали из шлангов вспоротые брюшины.

Тогда, рассказывал бывший боцман, тоже пошли за тунцом далеко в океан. На шхуне было двадцать три человека. Лов был неважный, и уже на обратном пути решили поставить сети в девяноста милях от Бикини.

Взрыв услыхали перед рассветом. Над океаном разнесся низкий могучий грохот. Он не походил на раскаты грома. Это был скорее шум грандиозного обвала: будто за горизонтом обрушились небеса. Небо заволокло дымкой. А через три часа на шхуну посыпалось что-то вроде тонкой рисовой муки.

Все это было так зловеще непохоже ни на одно из знакомых рыбакам стихийных бедствий, что они наскоро выбрали сети и повернули домой. До Яидзу было две недели пути. Уже в эти дни начали появляться первые признаки болезни. Кожа покраснела, покрылась волдырями, как от ожогов. Все чаще донимали приступы тошноты.

Прямо с причала рыбаков увезли в госпиталь. Двадцать две жизни удалось спасти, хотя многие из них долгие месяцы мучились не менее, чем покойный Кубояма…

На шхуне "Фукурю-мару" Кубояма был радистом. Сколько раз приходилось ему принимать призывы о помощи, слышать в эфире тревожные голоса людей, застигнутых буйной, слепой стихией величайшего из океанов!

Он выполнил свой долг до конца, самой своей смертью передав людям сигнал бедствия.

Его оборвавшаяся жизнь явилась грозным предостережением. Она напомнила, что Хиросима и Нагасаки – это не только кошмар прошлого, не только достояние истории, что "пепел смерти" – ядовитое порождение ядерной гонки – угрожает людям в дни мира.

 

К оглавлению