Тамики Хара
Ледяные цветы

 

Порой ему казалось, что он задохнется в тесной, размером не более трех татами, каморке с дощатым полом. Но когда шел дождь, сквозь многочисленные щели в застекленном окне залетали мокрые брызги, и это было еще хуже. Поэтому он часто уходил из дома и бродил по улицам города. "Нет мне приюта, и дождь безжалостно хлещет в мои глаза..." — эти запомнившиеся когда-то строки теперь как нельзя лучше подходили к его положению. Однажды он увидел женщину, без стеснения спавшую на бетонной платформе станции Юракуте. Прижимая к себе ребенка, она лежала с открытыми пустыми глазами прямо на бетоне. По лицу ее было видно, что совсем недавно она жила в семье — обычной человеческой жизнью. Смотреть на ее лицо было невыносимо.

Его твердое ложе по утрам, когда он просыпался у себя в каморке, казалось ему таким же бетоном, где он спал, отрешенно раскинувшись во сне. Очнувшись, он кричал себе: "Только не здесь! Рано еще умирать!" Тонкий дощатый пол на втором этаже, казалось, вот-вот рухнет и разлетится в щепки...

Из Хиросимы пришло известие, что барак, строящийся на пепелище, скоро будет совсем готов.

Ему захотелось побывать на родине. В феврале того года он из деревни Яхата уже ездил в Хиросиму взглянуть на пепелище родного дома. Он помнил, какой вид открылся ему тогда. На выжженной земле, куда хватал глаз, торчало лишь несколько невзрачных сараев. Вглядываясь в дно садового пруда, наполненного зеленоватой водой, он думал о том, что же произошло в тот странный миг утром шестого августа. Старший брат проворно убирал мусор, давал указания плотникам. Они закусывали, сидя вокруг костра, сложенного из случайно сохранившихся в саду деревьев. Над горным хребтом, видневшимся совсем близко, поднялась отвесная туча, и посыпал мелкий снег. Из деревянного ящика, закопанного в саду, он извлек чашки и блюдца, запачканные черной жижей. Он пользовался ими в путешествии после смерти жены, пока не вернулся в Хиросиму. К счастью, посуда оказалась целой, и он отвез ее в дом старшей сестры.

Недавно овдовевшая старшая сестра жила на улице Кавагути в старом доме, уцелевшем от огня. "Ну и что же ты собираешься делать? Теперь не время прохлаждаться!" — говорила она всякий раз, увидев его. Опасаясь страшной беды, нависшей, как она считала, над ними, она всем своим видом показывала решимость выбраться из трагических обстоятельств. А он после хиросимского бедствия жил на хлебах у младшего брата в деревне Яхата и, чувствуя, как тело его день ото дня слабеет от голода, все чего-то ждал.

Токийский друг написал ему: "Рождается новый человек. Радостно видеть это. Приезжай скорее". Но пока он ждал, что будут отменены ограничения на поезда, запретили въезд в шесть больших городов.

Он тоже горячо желал увидеть рождение нового человека. После взрыва атомной бомбы у него возник особый интерес и сострадание к своему ближнему. Жадными глазами он наблюдал людей, бродящих среди развалин. На черном рынке, стихийно возникшем у края выжженной земли, стали появляться молодые люди с напомаженными волосами, в прекрасных кашне и женщины в изящной одежде. По мертвому городу валила толпа, грохотали трамваи. В одном из них он услышал, как мужчина, с виду рыбак, брезгливо сложив руки на груди, прорычал: "Приносят кимоно и говорят — обменяй на сушеный анчоус... Совсем уж дошли до ручки!"

Этот мужчина напомнил ему паука, сосущего кровь из своих жертв. И такие пауки, видно, развесили свои сети повсюду.

— Теперь надо либо в крестьяне подаваться, либо в спекулянты. Иначе не выживешь, — горячо уверял всех Гото, прежде преуспевающий служащий, ныне крестьянин. Это было на церемонии закрытия фабрики старшего брата в городе Хацукаити. Он сам с полгода работал на фабрике и присутствовал вместе с младшим братом на церемонии. Это была первая и последняя встреча служащих фабрики после атомного бедствия. Как ни странно, все остались живы. Даже Нисида, получивший смертельные ожоги и долго боровшийся за жизнь, и тот держался бодро. Все думали, чем бы теперь заняться.

— Открыть бы магазин, а рядом понастроить сирукоя 1 и работать с утра до вечера не покладая рук, — сказал полушутя, полусерьезно Гото.

В это время у веранды остановился автомобиль, и кто-то бесцеремонно ввалился в дом.

— Не надо ли масла, сорок пять иен за кусок? — Мужчина надменно поглядел на собравшихся.

— Отдохните немного, — предложил ему Гото. Мужчина уселся на веранде и заговорил с ними, как с малыми детьми:

— Хе-хе! А жить-то все труднее становится. Понятно, когда десять вещей надо разделить на десять человек, но когда три делятся на десять, это уже смешно. Вряд ли правительство захочет плодить слабых и нищих... Хе-хе! Вот послушайте, что я скажу. На днях зашел к начальнику станции. Груз надо было отправить. Кругом люди, поэтому я незаметно положил на его стол двадцать иен и написал, что мне нужно. Начальник станции оказался понятливым малым и тут же разрешил мне отправить груз. Теперь все так и делается. Уж я-то знаю. Один парень, который совсем недавно был всего лишь мальчишкой на побегушках, говорит мне: "Я теперь большими делами ворочаю. В месяц тысяч пять загребаю". Смешно! Люди разные, а все равно мошенники.

Он молча глядел на тошнотворно красную рожу мужчины. Закончив речь, тот высокомерно уселся в машину и уехал.

С тех пор он не мог забыть наглого тона этого типа. Ему и прежде раза три приходилось встречаться с ним. "Что же это за человек такой?" — думал он. Будто насмехался над ними.

Изголодавшись по куреву, он отшагал полтора ри 2 по дороге из деревни до города Хацукаити, надеясь найти окурок. Но разве найдешь окурок на деревенской дороге?

В Хацукаити, в доме невестки, он разжился наконец сигаретой, и все, что накопилось в душе за это время, вдруг навалилось на него.

— Я уж думал, не умираю ли я, — сказал он со вздохом.

— Не говори так. Женись снова. Мы с мужем тут подумали: заболеешь, кто приглядит за тобой в такое время?

Старший, брат, наезжая иногда в Яхату, тоже заводил разговор о его планах, спрашивал: "Что же ты намерен делать?" — "Скоро в Токио поеду", — бормотал он, чтобы отвязаться.

"И долго ты собираешься сидеть у них на шее? Пора бы уж приняться за что-нибудь", — написала ему в письме вдовая младшая сестра, которая некоторое время жила вместе с ним у брата.

— Макото просто молодец! Стоит мне поворчать, как он тут же горячо берется за дело и все улаживает, — взглянув на него, повела разговор о сыне старшая сестра, когда он был у нее на улице Кавагути. После смерти отца этот подросток, ученик второго класса средней школы, как-то сразу повзрослел, быстро сообразил, как добывать средства, и ловко ими пользовался. На вырученные деньги племянник починил крышу, досыта наедался треской и курил сигареты с черного рынка. Он с изумлением смотрел на этого шестнадцатилетнего мальчишку. Однако такие подростки, видно, всюду росли теперь на развалинах городов.

Пока он рассеянно помышлял о поездке в Токио, опубликовали мораторий. Он не знал, что теперь делать. Поехал к старшему брату в Хацукаити. "Вряд ли найдется еще такой дурак, как ты, чтобы исполнять все указания правительства", — сказал брат. Непонятно почему, но в ушах его опять вдруг прозвучал презрительный смешок: "Хе-хе!"

 

От друга, проживавшего в Омори 3 , пришел ответ: "Могу устроить у себя, пока не найдешь пристанища". Он стал быстро готовиться к отъезду в Токио. Большим препятствием был запрет на въезд в столицу. Он просто не знал, как его обойти. И решил поехать на авось.

— А вещи уж сами доставляйте, — холодно сказали ему в транспортной конторе в деревне.

— Не могу взять ваш багаж. Как бы бандиты не ограбили, — отказал носильщик на станции, когда он с трудом дотащил багаж до вокзала.

Утром он, волнуясь, ждал поезд на платформе хиросимского вокзала, надеясь, что места будут, так как поезд отправлялся прямо из Хиросимы. Но состав вез демобилизованных из Отакэ. Все двери оказались закрытыми, сажать не хотели. Он бегал, как сумасшедший, по платформе, пока не влез наконец в один из вагонов. Кое-как доехал до Йокохамы, где пересел на электричку. С удивлением разглядывал пейзаж за окном. Он сильно отличался от хиросимской испепеленной земли, хотя и здесь были следы пожарищ.

 

С тех пор как он приехал в Токио, его не покидало чувство усталости из-за какой-то непонятной суеты. Поехал электричкой в Университет Мита 4. В вагоне электрички, битком набитом людьми, его грудь сдавили плечами так, что невозможно было вздохнуть. Переполненная электричка из-за неисправности высадила всех в Синагава. Черная толпа пассажиров выплеснулась на платформу. Он был совершенно изможден, но внутри все клокотало. И когда он вышел из следующей электрички на Тамати, то почувствовал облегчение, будто вылез из горячей бани. Осведомился в университете о профессоре N., но его не оказалось на месте. Тогда он тут же сел на электричку и поехал обратно. Вагон был заполнен до отказа. Какой-то мужчина в джемпере, стоявший рядом с ним, ровным голосом стал бранить беспорядки на транспорте. Он с удивлением глядел на этого человека. Лицо мужчины отражало послевоенное благодушие, и сам он казался актером из фильма, где люди бестолково перебраниваются друг с другом.

На другой день он отправился в Мэдзиро искать дом профессора N. Его внимание то и дело привлекали сгоревшие и оставшиеся в целости кварталы. Дом профессора находился в районе, уцелевшем от пожара. В кабинете, выходившем в тихий сад, на полках теснились книги. Давно уже ему не приходилось бывать в такой спокойной обстановке.

— Место преподавателя, возможно, и найдется. Но говорить о жалованье не приходится. — Профессор N. сочувственно поглядел на него и сказал тихо: — Пожалуй, лучше было бы вам остаться в Хиросиме.

 

Дня через три он зашел в Университет Мита, но профессора снова не застал. На душе было неспокойно, так как он все еще не получил разрешения на въезд в Токио. Купил билет до Симбаси — ему захотелось побывать на Гиндзе...

Свежая зелень ив, толпы людей, разукрашенные витрины — все кружилось в мягком солнечном свете. Особенно его потрясла ярко-красная клубника на серебряном блюде в витрине магазина. За каждым стеклом мелькало что-то знакомое издавна или что-то новое. Он машинально вошел в универмаг и встал в очередь за лотерейными билетами, чувствуя себя как деревенская девчонка, сбежавшая из дома. "Что это со мной? И как же будет дальше?" — с удивлением думал он, ощущая свою потерянность в толпе.

Как-то раз он решил навестить знакомого из Института культуры. На станции Омори пересел в электричку. В это утро, как ни странно, было много свободных мест. Но на следующей станции вдруг ввалилась толпа людей с плакатами, и в вагоне стало твориться что-то странное. К потолку вагона взвились плакаты с надписью: "Долой Сидэхара, зятя Мицубиси!" Они трепетали на ветру, врывавшемся в окна. Молодой мужчина в пиджаке, заглядывая в маленький листок, пел "Интернационал", из окна дул свежий ветер, электричка быстро неслась вперед. "Может, это и есть новый человек?" — подумал он, и ему почему-то стало радостно на душе. Он вышел на станции О-тя-но Мидзу. Перед ним тянулась улица, уцелевшая от пожара. Его сразу же потянуло туда. Настроение было хорошее. Но тут он вспомнил, что все еще не имеет разрешения на въезд в Токио, и решил поехать к профессору N. Вернулся на станцию и купил билет до Мэдзиро.

 

Недели две спустя он поступил работать на вечернее отделение средней школы Университета Мита. Однажды вечером состоялось торжественное открытие школьного стадиона, после чего вновь принятые учащиеся окружили его в коридоре, где горел свет, и он громким голосом прочитал им расписание занятий.

На другой день начались занятия. От Омори до Тамати он добирался всегда в тесноте и давке переполненной электрички. В результате написал статью "Заметки по поводу транспортного ада".

С поступлением на службу вопрос о переезде в Токио, так долго мучивший его, решился сам собой. Но теперь, как зверь из темной листвы, оскалил свои белые клыки голод.

 

Дорога вверх по склону, вся мокрая от дождя, была мрачной, как желудок, наполненный одними овощами. Качаясь от слабости, он медленно поднимался по каменным ступеням. Войдя в аудиторию, садился на стул и старался уже не вставать с него. Но учебников не было, и поневоле приходилось вставать и писать на доске. Рука с мелом казалась тяжелой и ныла от боли.

Он решил написать "Заметки о голоде". Мучительный голод вызывал у него странные галлюцинации. Ему слышалось непрерывное бормотание какой-то старухи, умиравшей от истощения. "Почему я должна так страдать?.." — спрашивала она уныло, и не было конца этой скорбной песне. Он шел в парикмахерскую, садился на стул, закрывал глаза, и в тот же миг перед ним представала собака, которая жила когда-то в его доме. Помахивая хвостом, она жадно глотала объедки — и до боли напоминала его самого.

Прочитав рассказ Сервантеса "Лиценциат Видриера", он вдруг задумал написать роман под названием "Новый лиценциат Видриера". Герой Сервантеса боялся всяких прикосновений, потому что думал, что сделан из стекла. Созданный из мельчайших стеклянных частиц, мозг его работал очень быстро и на любой вопрос давал немедленный и удивительно разумный ответ. К примеру, один человек спросил его, как избежать зависти к ближнему. "Спать, — ответил он. — Ибо до тех пор, пока не окончится твой сон, ты будешь ничем не хуже предмета своей зависти". А однажды несчастный Стеклянный человек завопил: "О столица, столица! Ты делаешь своими баловнями наглых попрошаек и губишь людей скромных и достойных; ты на убой откармливаешь бесстыдных шутов и моришь голодом людей умных и застенчивых" 5.

Ему очень нравились эти слова Стеклянного человека, и он подумал: "А что, если поместить такого человека в нынешний Токио?" Можно было бы сделать его порождением атомного шока. Однажды он увидел, как во время давки в вагоне разбилось вдребезги дверное стекло, и ему тут же представилось, в какое замешательство пришел бы Стеклянный человек, увидев это.

Ученики вечернего отделения, видно, тоже недоедали и поэтому радовались, когда занятия кончались хоть немного пораньше обычного. Возвращаясь домой, он иногда попадал в толпу людей, ездивших за продуктами. Большая часть этой чудовищной толпы вываливалась из вагонов на станции Оитё. Остальные выходили на Омори и угрюмо поднимались вверх по лестнице. Люди с огромными черными мешками теснились у выхода с перрона, потом вырывались наружу и шли нескончаемой вереницей, по каменным ступеням. "И что ты думаешь по этому поводу?" — спросил он как-то своего Стеклянного человека. Тот ничего не ответил...

Однажды на станции Омори он видел, как женщина с огромным мешком за спиной плюхнулась на бетон. Он с ужасом подумал, поднимется ли она с такой тяжелой ношей. Она поднялась. "Какая чудовищная сила духа!" — сказал он своему Стеклянному человеку, но тот и на этот раз ничего не ответил.

Как-то он поехал в Институт культуры навестить своего знакомого. Того не оказалось на месте, и он решил немного подождать. Прохаживаясь по институту, он увидел, что в зале собралось множество людей. По-видимому, там шло какое-то представление. Он поднялся по лестнице на антресоли, чтобы сверху посмотреть, что происходит в зале. На антресолях толпились зеваки, к которым он и присоединился. Внизу, в зале, сидели за столом люди, похожие на актеров, и пили пиво. На сцене шел какой-то странный диалог между мужчиной и женщиной. Когда этот непонятный спектакль закончился, появился глухонемой подросток.

— Этот мальчик талантливый пианист, но достаточно легкого соприкосновения с житейской суетой, и его механизм приходит в негодность, — объявил ведущий.

"Ага! Да это Стеклянный человек!" — подумал он. Печально заиграло пианино. В зале шумели.

— А теперь я прочту вам экспромт. Стихи называются "Родина"! — крикнул кто-то. — "Родина! Родина! Что же это такое?.."

Тут заиграл патефон. Все встали и принялись танцевать.

— Эй! Спускайтесь сюда! — позвали снизу. Стоявшие рядом с ним люди ринулись в зал. Он машинально последовал за ними. В зале уже была толчея, какая бывает скорее перед уходом гостей. Он рассеянно стоял в углу. И тут какой-то незнакомый ему человек предложил: "На, выпей!"

...Он был уже пьян, когда толпа бросилась в коридор. Он последовал за всеми. Двое парней вышли, качаясь, с разных сторон коридора и сцепились друг с другом прямо у него на глазах. В тот же миг кто-то развел их. На повороте пол коридора был залит кровью, под ногами валялись осколки разбитого стекла. Пьяные все еще вопили где-то.

Не то от возбуждения, не то от новизны ощущений или же оттого, что был пьян, он никак не мог понять, что делает здесь, в этом месте. Все происшедшее казалось ему сценой из романа "Новый лиценциат Видриера".

 

Непрерывно лил унылый холодный дождь, часто бушевал южный ветер. Однажды к нему явился человек с банкой ДДТ и обсыпал его тесную каморку белым порошком. Он чуть было не задохнулся от этого порошка. Его и так часто мучило удушье. И это длилось уже давно. Надо было сходить к врачу, хотя, если бы ему и сказали теперь, что он болен, ничего бы не изменилось.

Но однажды он все же решился посетить больницу в Синано. Сидящий в нем Стеклянный человек во все глаза глядел по сторонам. В уцелевшем от пожаров больничном особняке, в тесном коридоре терапевтического отделения даже днем горела лампочка и ни на минуту не прекращалось шарканье ног. Он сел на стул и стал ждать своей очереди. И тут ему бросились в глаза врач и какой-то мальчик, с виду ученик средней школы, стоявшие у дверей кабинета. Паренек чем-то напомнил вчерашнего подростка, игравшего на пианино в Институте культуры. Казалось, он вот-вот упадет на пол — таким немощным он был.

— Приезжать сюда трамваем не следует. Возвращайтесь домой и ложитесь в постель. Откройте настежь окно и спокойно лежите. Питайтесь как следует. Сохраняйте душевное равновесие и ни в коем случае не отчаивайтесь, — тихо наставлял его доктор. Подросток вяло кивал. А он с грустью подумал о своей жене, умершей от болезни. Но когда подошла его очередь к врачу, опять превратился в Стеклянного человека.

— Вы и раньше были таким худым? — спросил врач, ощупывая его тело.

— Есть нечего, вот и похудел. — Он хотел сказать об этом как о само собой разумевшемся, но вышло так, что он как бы протестовал против подозрений врача, потому что сам врач не выглядел таким изможденным, как он, хотя тоже, видимо, плохо питался.

Врач определил РОЭ, затем количество белых кровяных телец — давно бы следовало проверить это, так как атомное облучение вызывает сокращение числа белых кровяных телец, — потом положил его на кровать у окна и попытался взять кровь из мочки уха. Сделал надрез скальпелем, но кровь не пошла. "Странно! Отчего бы это?" — врач надавил на ухо. "Ухо-то стеклянное, потому и нет крови", — отчужденно подумал он, лежа на спине. Перед его глазами за окном сумрачно и красиво шелестел зеленой листвой клен, словно намекая на одно-единственное средство освободиться от всего, если ему скажут, что он болен... Выйдя из больницы, он пошел, шатаясь, в сад. Яркий солнечный свет и ветер бушевали в зеленой листве. Все лавочки были сломаны.

Когда он пришел узнать о результатах анализов, врач сообщил ему, что РОЭ было тридцать единиц, а количество белых кровяных телец — четыре тысячи — несколько меньше, чем нужно, но не настолько, чтобы волноваться.

— Надо поберечься, — сказал врач.

Он воспрянул духом, и его Стеклянный человек тоже повеселел. Однако слабость в ногах и туман в голове остались...

— Очень хочется писать, но нет сил, — пожаловался он как-то своему молодому другу. — Хоть бы недели на две забыть о еде... Непрерывно голодаю с тех пор, как случилось в Хиросиме это бедствие.

Они стояли на платформе станции О-тя-но Мидзу. На самом краю ее, в начале состава, сидел на корточках лохматый мальчик лет десяти. На одной ноге у него был ботинок, на другой соломенная сандалия.

— Вот и такие дети есть, — прошептал он, взглянув на друга. Никто в толчее не обращал внимания на ребенка.

"Безумие усиливается", — записал он тогда в свой блокнот. С наступлением жары давка в вагонах стала просто невыносимой. Люди, карабкавшиеся на крышу, пламя, вырывавшееся из муфты, кровь на белых брюках мужчины — такие картины он видел каждый день. В вагоне ему припомнились строчки: "Жестокий голод. От жара его кожа пылает, будто очаг".

Наступили каникулы, не нужно было ездить в электричке, и некоторое время он чувствовал себя вольготно. Однако солнце безжалостно накаляло сквозь стекло маленькую комнатку. Все лето Стеклянный человек провалялся на горячем полу, подремывая или читая что-нибудь. На рассвете его мучил странный кашель. Когда же наконец подул мягкий осенний ветер, он взвесился на весах в городской бане и увидел, что весит всего девять каммэ 6.

 

Однажды он плелся, тяжело задумавшись, по дороге к станции Омори. И вдруг в глаза ему бросился клочок бумаги, приклеенный к телеграфному столбу: "Скупка одежды по высоким ценам". Он заметил, что такие объявления белели на каждом столбе. Тут он вспомнил о парадном кимоно с гербом, покоившемся на дне его дорожной корзины. Он надевал его на свадьбу и с тех пор редко вынимал из корзины. Теперь это кимоно как раз и пригодится! На другой день он завернул кимоно в фуросики, взял банковскую расчетную книжку и отправился в магазин.

Он сильно мучился из-за нехватки денег. Большая часть его библиотеки сгорела, а остальные книги он понемногу снес букинисту.

Расставаться с книгами было нестерпимо жаль. Но он утешал себя тем, что теперь главное — выжить. Однако по утрам он испытывал невыразимое отчаяние. И тогда ему чудилась усмешка наглого черного монаха: "Хе-хе! Значит, Стеклянный человек? Не смеши! Твой конец уже близко".

 

Занятия начинались в половине шестого вечера, но он выходил из дома часа в три и, шатаясь от слабости, бродил по городу. Осеннее солнце тихо погружалось за горизонт, и каждый миг погружения трогал его до слез. Но сухое дерево, видневшееся из окна аудитории на закате, месяц, повисший в облаках, занесенных ветром на край неба, огонек, приветливо мигавший в вечерней дымке, — все, такое обычное, утешало его. Душа его постоянно требовала утешения. Однажды он решил сходить в музей Уэно, но музей оказался закрытым, и он машинально направился на улицу. На каменной ступени поперек лестницы спала женщина, прижимая к себе ребенка.

 

Может быть, оттого, что в окно у его изголовья задувал ветер, напоенный изморосью, на жесткой постели по утрам сердце его разрывалось от тоски по родине. Он часто представлял себе высокое прозрачное небо и снежные вершины гор на его фоне. И вспоминалась картина Сегантини 7, виденная когда-то давно. Наверно, он смог бы снова увидеть ее в Курасики. И ему нестерпимо захотелось побывать у младшей сестры, живущей в Курасики. Из всех родственников только ее дом, к счастью, не сгорел.

Из Хиросимы писали, что в доме, построенном на пепелище, еще не установлены двери, сёдзи и фусума, но в конце года туда можно будет уже вселиться. Он и сам в последнее время подумывал, как бы съездить на родину. Достал из корзины теплое кимоно, решив продать его, чтобы возместить расходы на дорогу. Но тут в газете появилось сообщение о сокращении количества поездов в связи с нехваткой угля. Да и газета вышла в половину формата. Опять возникло препятствие на его пути. Сообщение о том, что сокращается количество поездов, повергло людей в ужас. Но он все равно решил ехать и встал в очередь за билетом в транспортной конторе еще до рассвета. Потом шесть часов ждал поезда на платформе.

...Когда рассвело после душной ночи, за окном уже была видна чистая вода и зеленые горные хребты. Он вышел на станции Курасики и жадно вдохнул свежий воздух, будто впервые оказался в тихом городке. Дом сестры находился неподалеку от станции. Он сел в гостиной на татами и почувствовал несказанное блаженство. С изумлением глядел на самый обыкновенный сад с соснами и камнями, поросшими мхом. Племянница сильно вытянулась с тех пор, как он ее видел. Она училась в третьем классе начальной школы, но в своих хлопчатобумажных штанишках выглядела милой девочкой-подростком, ученицей старших классов. "Вот и праздник пришел долгожданный, вместе встретим его..." — пела племянница со своей младшей сестренкой, ходившей в детский сад.

— Кто тебя научил петь эту песню? — спросил он.

— Мама. Очень красиво: "Долгожданный..."

На другой день, когда он, посмотрев коллекцию Охара 8, вернулся домой, маленькая племянница протянула ему конфету, одну из пяти, что выдали по карточкам.

— Возьмите, дядя, — сказала она.

— Спасибо. Мне не надо. Ешь сама.

Девочка недоуменно уставилась на него круглыми глазами.

— Возьми. Ведь она делится с тобой скудным пайком, — посоветовала сестра.

...На другой день он сел в поезд и к вечеру был в Хиросиме. Когда поезд подошел к перрону, закрапал дождь. За вокзальной площадью теснились в беспорядке невзрачные бараки. Он прошел по мосту и поспешил дальше, поглядывая на вновь возникшие маленькие одноэтажные лавочки, тесно лепившиеся друг к другу по обеим сторонам улицы. Миновал еще один мост. Бараки встречались уже реже и еще не образовали улицы. На пустыре, далеко в стороне от дороги, виднелся маленький домик.

Он приблизился к домику, взглянул на табличку с фамилией и хотел открыть дверь в прихожую. Но дверь оказалась запертой. Окликнул хозяев, ответа не последовало. Наверно, не перебрались еще из Хацукаити. Но сегодня канун Нового года. Как же так? Поглядывая на огород, возделанный на пепелище, он пошел вокруг дома к веранде. Там валялись в беспорядке вещи, и среди них бродили его племянники. Оказалось, они только в тот день вернулись из Хацукаити.

Утром он решил навестить могилу своей жены. В последний раз он был там перед тем, как сбросили атомную бомбу. Он заметил, что по дороге к храму настроили много новых домов. Кладбище хорошо сохранилось, на месте разрушенного храма возвели новый — барачного типа.

Потом он не спеша отправился туда, где раньше проходила шумная центральная улица. Она и теперь была оживленной, работали книжные магазины, банки, кафе. Уже лепились крыша к крыше ларьки пока еще не открытого рынка. Он знал, что где-то здесь построил дом его младший брат, выезжавший с семьей в деревню Яхата. Ему сразу бросилась в глаза табличка с фамилией, которую, наверно, написал сам брат. Дверь была заперта. Он поискал, нет ли другого входа в дом, и увидел открытую дверь в ванную. В доме еще не было ни сёдзи, ни фусума и всюду вместо них висели шерстяные одеяла и занавески. В тесной полутемной комнате валялись в беспорядке вещи, тихонько шушукались дети: маленькая худая племянница в грязном платье и загорелые племянники. Брат с осунувшимся лицом, положив подбородок на грелку для ног, прошептал:

— Какой уж тут Новый год!

Видимо, все здесь напоминало ему ужасную трагедию, развернувшуюся недавно.

Покинув дом брата, он поехал к старшей сестре на улицу Кавагути. Он окликнул ее со стороны веранды. Сестра сидела в углу комнаты и быстро строчила на швейной машинке. Услышав его голос, обернулась с озабоченным видом.

— Вот работаю не покладая рук. Но сегодня, так и быть, отдохну немного. Как-никак Новый год! — сказала она, присаживаясь к хибати 9. — Братья наши молодцы. Вон какие дома понастроили, — продолжала она.

Он вспоминал, что точно таким же тоном она выговаривала ему как-то: "Ну и что же ты собираешься делать? Теперь не время прохлаждаться". Пока он медлил в Токио, не зная, где приклонить голову, братья соорудили жилища для себя и своих семей.

 

Он пробыл в доме старшего брата три дня. Дом получился скромный, с комнатами в восемь, шесть и три татами, с кухней и ванной. Когда бывшие соседи приходили взглянуть на новое жилье, сноха хвалила:

- Удобный домик, жить можно.

По сравнению с этим домом сгоревший был просто дворцом. Прежде сноха часто жаловалась, что не успевает убраться за день — такой он огромный. Теперь на лице ее было написано облегчение, словно она сбросила с себя тяжкое бремя. Она напомнила ему покойную мать. Сноха, видно, тоже намыкалась в эвакуации, пока они снимали комнаты.

— Вот, на, огороде уродилась, — показала она на капусту, лежавшую на столе.

Пустырь вокруг дома был вскопан под огород, но яма с водой на месте сгоревшего дома так и осталась. Место, где был амбар, обнесли камнем, и оно стало повыше. И там все было засажено овощами. Горы, которые прежде он видел со второго этажа между деревьями и крышами домов, теперь были как на ладони. Старший брат что-то прибирал в кладовке, находя все новые и новые дела, словом, работал не покладая рук.

Вернувшись в Токио из своего поспешного путешествия, он нашел комнату пустой и холодной. Началась зима в нетопленом жилье. Когда было особенно холодно, он спал, завернувшись с головой в одеяло. Или, дрожа от холода, вспоминал свое путешествие на родину. И почему-то сердце его всегда утешалось, когда он думал о своих племянницах. Ему все слышалась песня: "Вот и праздник пришел долгожданный, вместе встретим его..." И он засыпал с мечтою о том времени, когда маленькие девочки вырастут, найдут себе прекрасных женихов и красиво встретят Новый год.

 

_________________________________________________________

1 Сирукоя — закусочная, где подают суп из красной фасоли с рисовыми клецками

2 Ри – единица длины, около 4 км

3 Омори — район Токио, теперь входит в район Ота

4 Университет Мита (по месту, где находится) — одно из крупнейших частных учебных заведений Токио, учебный комбинат, состоящий из училищ всех ступеней — от начальной школы до высшей. Другое название — Университет Кэйо

5 Цит. по изданию: Мигель де Сервантес Сааведра. Собр. соч. в пяти томах. Том III, 1961, с. 241. —Перевод Б. Кржевского

6 Каммэ — мера веса, 3,75 кг

7 Джованни Сегантини (1858 - 1899) - итальянский живописец, представитель неоимпрессионизма

8 Коллекция Охара — музей западного искусства в г. Курасики

9 Хибати — переносная жаровня, служащая для отопления в японском доме

К оглавлению