Перечитывая Оппенгеймера

 

Помимо многочисленных научных публикаций, большин¬ство из которых появилось в журнале «Физикл Ревью», и не¬скольких работ более общего характера, Роберт Оппенгеймер опубликовал два сборника статей под заглавиями «Наука и общедоступные знания» и «Открытый мозг». Именно в этих произведениях, доступных широкому кругу интеллигентных читателей, содержится основная часть его философских и политических высказываний, равно как пространные и инте¬ресные мысли о значении науки вообще и атомной физики в частности для современного общества.

«Наука и общедоступные знания» представляет собой сборник лекций Оппенгеймера, прочитанных им в 1953 году по британскому радио накануне «изгнания» Оппенгеймера отде-лом кадров Комиссии по атомной энергии. Тот факт, что эти очерки были написаны Оппенгеймером специально для радио, обусловил легкость их стиля, но никак не отразился ни на строгом употреблении терминологии, ни на последовательно¬сти затрагиваемых тем. Книга выглядит единым целым. В ней автор, коснувшись истории физики от Ньютона до волновой механики, раскрывает в мрачных, а порой патетических тонах сущность проблемы взаимоотношений ученого с остальными людьми, науки с обществом.

Первая лекция «Ньютон. Луч света» представляет собою своего рода философское вступление. Имеется ли прямая взаимосвязь между прогрессом научных знаний и общим ми-ровоззрением людей? Существование такого рода взаимо¬связи далеко не очевидно; это наглядно иллюстрируется тем фактом, что многие популяризаторы работ великих ученых довольно часто излагали идеи, прямо противоположные тем, которые высказывались этими учеными. Так, относительное безразличие к религии и оптимистическая вера в прогресс че-ловечества были абсолютно чужды мыслям Ньютона, однако рационализм восемнадцатого столетия, вступая на этот путь, утверждал, что он идет по нему вслед за британским ученым.

Словарь научных терминов подчас может сыграть злую шутку с философами. Между атомом атомистов древности (или атомом Ньютона) и атомом современной физики суще¬ствует глубокое различие, почти противоречие. Первый был действительно атоцод, т. е. «неделимый». Это мельчайшая элементарная частица, которую нельзя делить дальше. Для современной физики атом — это целый мир, весьма сложный по своему строению, причем процесс открытия составных его частей и нахождения или выявления его внутренних законов еще далеко не окончен. Даже те частицы, которые представ¬лялись Резерфорду и Бору абсолютно элементарными части¬цами, составляющими материю атомов, не являются на деле элементарными, поскольку их список непрерывно продол¬жается, и к тому же одни частицы превращаются в другие.

Естественно, ничто не мешает нам предположить, что на¬станет день, когда физики откроют действительно основную частицу материи, подлинный ахоцос. В такого рода предполо¬жениях можно дойти до утверждения, будто этот истинный атом все же существует, хотя пока и ускользает от наблюде¬ний экспериментаторов. В современных знаниях нет ничего, что доказывало бы его существование, равно как и нет ничего, что опровергало бы такое предположение.

Во всяком случае правомерен вопрос, дает ли нам наука уверенность в реальности внешнего мира? Здесь Оппенгеймер позволяет себе позабавиться метафизической уловкой, своего рода искушением впасть в солипсизм. Без сомнения, ученый замечает, что поиски истины основаны на общении между различными людьми: «Может быть, он (ученый) не рискнет думать, что только его собственное сознание является единст¬венной реальностью, а все остальное — иллюзии. Но такое мнение также нельзя отмести, от него не всегда можно отде¬латься посредством логических построений; время от времени оно может овладеть разумом ученого». Странное замечание, оно вызывает искушение сравнить его с теми, к сожалению, расплывчатыми мыслями, которые изредка высказывает Оп¬пенгеймер относительно восточных философий.

Если не существует необходимой логической связи между научными познаниями и той идеей внешнего мира, которую создают себе простые люди, можно все же найти «пригодные соответствия» между недавними открытиями, особенно в об¬ласти атомной физики, и общечеловеческими проблемами, чуждыми вопросам чистой науки. Прежде чем приступить к их описанию, Оппенгеймер напоминает о развитии механи¬стической физики после Ньютона и Декарта. Мыслителям XVIII столетия мир представлялся сложной системой меха¬низмов, действовавших по строгим законам, главным из ко¬торых был закон всемирного тяготения. Если можно постичь все стороны сегодняшнего состояния мира, то уже одно это позволяет, казалось, предсказать будущее. Такие отрасли науки, как химия и биология, естественно, не описывают дей¬ствительность при помощи механической терминологии, но лишь временно, из-за недостаточной глубины знаний. В конеч¬ном итоге «Природа сводилась к физическому ее восприятию, она представлялась как гигантская машина».

Именно такое восприятие внешнего мира до сих пор власт¬вует над нашим разумом. Оно, естественно, связывается с ве¬рой в универсальность разума и, хотя эта связь не является обязательной, с верой в высшую красоту человеческого гения и прогресса. Оппенгеймер заканчивает эту лекцию цитатой из Томаса Джефферсона: «Я отношусь к числу тех, кто хорошего мнения о человеческом характере вообще. Я считаю, что чело¬век создан для общества, что природа снабдила его всеми необходимыми качествами для жизни в обществе. Вместе с Кондорсе я верю, что разум человеческий может достигнуть такой степени совершенства, которую мы сейчас даже не мо¬жем себе представить... Пока мы будем владеть искусством печати, наука не сможет отстать от развития общества; ни¬какое уже добытое знание не может быть утрачено».

Вторая лекция переносит нас в XX век. Она называется «Наука — средство действия». В ней Оппенгеймер рассматри¬вает проблемы, которые не возникали в предыдущие столе¬тия — проблемы взаимоотношений между старыми знаниями и новыми открытиями. Вторые не опровергают первых; они обобщают и расширяют их. К тому же то, что еще вчера было предметом открытия, сегодня становится инструментом для новых открытий, новым методом исследования и действия. Наиболее ярким примером является альфа-частица, открытая Резерфордом и вскоре ставшая для него средством исследова¬ния атомного ядра.

Столкновения альфа-частиц с атомными ядрами и выте¬кающие из них превращения элементов могут изучаться в единичных случаях, поскольку энергия, выделяемая даже при единичном столкновении или превращении, огромна по сравнению с энергией химических реакций и может быть за¬регистрирована посредством тех изменений, которые она про¬изводит в миллионах атомов внутри регистрирующих прибо¬ров и которые мы можем с помощью хитроумной аппаратуры усиливать по нашему желанию.

Благодаря альфа-частицам Резерфорд смог предложить первую «модель» атомного ядра и определить диаметр того незначительного пространства, в котором заключены положи-тельные заряды атома — всего лишь одна десятитысячная часть диаметра самого атома! Он впервые осуществил превра¬щения элементов. Чедвик, повторяя с альфа-частицами опыты Бете и Беккера и супругов Жолио-Кюри, установил сущест¬вование нейтрона. А нейтрон, в свою очередь, стал инстру¬ментом для дальнейших исследований, тем более действен¬ным, что, будучи электрически нейтральным, не нуждается в затрате энергии на преодоление электрического поля атом¬ного ядра.

В настоящее время физики располагают значительно бо¬лее мощной артиллерией для изучения атома, чем альфа-ча¬стицы Резерфорда и нейтроны Чедвика. Это — частицы кос-мического излучения и элементарные частицы, разгоняемые в гигантских ускорителях лабораторий. Но еще прежде, чем ученые получили эти средства, им стало ясно, что система, состоящая из атомного ядра и сопровождающих его электро¬нов, сильно отличается от Солнца и сопутствующих ему пла¬нет, что внутри этой системы не действуют законы ньютонов¬ской механики и «что надо воспринять новые идеи по многим основным точкам зрения — таким, как причинность и даже природа объективности некоторых частичек физического мира». Таким путем мы подходим к изложению квантовой революции, которой посвящены третья и четвертая лекции: «Наука в ее развитии» и «Атом и пустота в третьем тысяче¬летии».

Оппенгеймеру выпала привилегия пережить великое до¬стижение разума — квантовую революцию — в период обуче¬ния в британских и немецких университетах, и для воспоми¬наний о ней он находит лирические, почти мистические инто¬нации. Здесь нам удается почувствовать всю разницу между наукой, которая еще только устанавливается, новой теорией, текущей как синтезирующаяся материя в жестком ложе мате¬матических формул, и уже готовым учением, установившейся и сформировавшейся теорией в том виде, как ее сегодня пре¬подносят те, кто унаследовал ее от своих предшественников.

Опыт первых открытий в области атомного ядра — здесь слову «опыт» следует придать некоторый мистический отте¬нок— непередаваем. Равным образом, не может быть речи и о том, чтобы передать сущность всех этих открытий неподго¬товленным слушателям. Какую же надежду оставляет им Оппенгеймер?

«Мы должны рассказывать о сюжете наших открытий не так, как об этом говорил бы сонм ученых-специалистов, но как сказал бы человек, который жаждет при помощи анало¬гий, описаний и веры понять то, что другие обдумали, от¬крыли и свершили. Такими бывают рассказы бывалых сол¬дат, вернувшихся из чрезвычайно трудного и героического похода; рассказы исследователей, только что спустившихся с вершин Гималаев; рассказы о тяжелых болезнях или о ми¬стическом общении с богом. Все эти истории передают не¬многое из того, что пережил сам рассказчик. Это нити, кото¬рые связывают нас друг с другом в обществе и превращают нас в нечто лучшее, нежели изолированные индивидуумы».

Следует ли видеть в высказываниях такого рода выраже¬ние чувства гордости и превосходства, чувства недоверия к интеллектуальным способностям простого слушателя? Не проскальзывает ли здесь скорее трагическое ощущение оди¬ночества, потребность обращаться к людям, общаться с дру¬гими членами общества? Во всяком случае, после того как Оппенгеймер высказывает мысль о невозможности популяри¬зировать науку, сам он предпринимает попытку объяснить «планетарную» модель атома Резерфорда (маленькое ядро с положительным зарядом, окруженное находящимися на зна¬чительных расстояниях отрицательными зарядами) и пока¬зать те затруднения, с которыми столкнулись ученые с первых же дней появления этой схемы.

Если бы электрон вращался вокруг атомного ядра, как планета вокруг Солнца, то его орбита под воздействием ядер¬ной бомбардировки должна была бы более или менее вытя¬гиваться или округляться, в зависимости от силы получаемых импульсов. Однако на деле не происходит ничего подобного. Движение электрона не подчиняется законам ньютоновской механики. Равным образом оно не подтверждает законы Макс¬велла. Элементарная теория электромагнетизма устанавли¬вает, что перемещение электрического заряда по любым тра-екториям, отличным от прямой, сопровождается излучением, связанным с известной потерей энергии. В бесконечно малый промежуток времени — меньше миллионной доли секунды — излучение электрона должно было бы пройти всю гамму ча¬стот, а сам электрон, по мере того как он терял бы энергию, приближался бы к ядру и в конце концов упал бы на него. Но этого также не наблюдается. Невозбужденные атомы во¬дорода стабильны и идентичны, они не испускают никакого излучения и существуют вечно. Наконец, если атомы нахо¬дятся в возбужденном состоянии, то они испускают излуче¬ние, однако только на определенных частотах, свойственных только данному виду атомов. При бомбардировке атомов электронами они могут принять некоторое количество энергии последних, но опять-таки в определенных количествах. Облу¬ченные светом атомы могут испустить электрон, но только при условии, что количество световой энергии соответствует заранее определенному минимуму. Именно исходя из этого, Нильс Бор пересмотрел схему Резерфорда, а Эйнштейн и Планк заложили основы квантовой теории. Понимание мик¬рофизических явлений требовало отныне отказа от традицион¬ных понятий. Электрон переходит с одного энергетического уровня на другой, но мы не можем реально представить себе этот переход, исходя из движения материи. Поведение массы атомов в будущем может быть предсказано по теории вероят¬ности, но нельзя в деталях предопределить заранее поведение каждого атома. «В самом сердце физического мира мы сталкиваемся с полным исчезновением причинности, которая каза¬лась нам главнейшей характеристикой ньютоновской физики».

Однако последняя остается справедливой для макрофизического мира: мира машин, снарядов, звезд. Как примирить знания прошлого с новейшими достижениями физики? При помощи принципа соответствия, который формулируется на основе кванта действия. Если физические величины, харак¬теризующие данное явление, значительно больше кванта, дру¬гими словами, если энергия и время данного явления значи¬тельно больше энергий и времени, которые имеют место в сфере атомных явлений, «статистические законы приводят... к вероятностям, которые все более и более приближаются к достоверности, апричинные характеристики атомной теории становятся несущественными и теряются в естественной не-точности вопросов, относящихся к макроскопическим явле¬ниям».

Но на этом не прекращается переворот в существовавших ранее представлениях.

Когда Эйнштейн открыл, что свет распространяется пре¬рывистыми пакетами энергии, казалось невозможным согла¬совать это открытие с всемирно принятой теорией Максвелла, по которой свет представлял собой цепь волн. Прерывистость предполагает наличие зерен света (фотонов), и тем не менее столь известное явление, как интерференция света, абсолютно схоже с тем, что происходит с волнами на поверхности озера. Впрочем, энергия каждого фотона является произведением кванта действия (постоянная Планка) на частоту данного фо¬тона, и эта последняя величина предполагает волновой харак¬тер фотона. Но как зерна света могут одновременно быть и волнами? Луи де Бройль положил конец этому противоречию, предложив считать любые корпускулы — и не только фото¬ны — «связанными» с волной. Это справедливо для электрона, протона, нейтрона и даже для атома. Это было бы справед¬ливо, обобщает Оппенгеймер, «и для больших тел, если бы не незначительность постоянной Планка, в результате чего длина волн у крупных тел практически незначительна по сравнению с их размерами и возможностью достоверно определить их положение и размеры».

Шредингер облек это обобщение в математическую форму. Так родилась волновая механика. Теоретическое развитие вол¬новой механики, а также трудности, возникшие при опытной проверке, привели к еще более невероятным понятиям. «Вол¬ны» новой механики значительно более абстрактны, чем волны, которые до тех пор встречались в физике. Их толкование при-водит только к статистическим предположениям: мы имеем та¬кую-то долю вероятности встретить электрон в определенной точке, но мы не обладаем уверенностью в этом. Более того, чем точнее определяются скорость и импульс электрона, тем менее точно можно определить его координаты. И наоборот. Гейзенберг вывел математическое уравнение этой неопреде-ленности. Вот как далеки мы ныне от ньютоновской механики: теперь не недостаток данных, а сама сущность природы при¬водит к тому, что нельзя одновременно определить все аспек¬ты материальной системы в определенный момент. После прин¬ципа соответствия нам надлежит допустить принцип дополни¬тельности; энергетический уровень электрона и его орбита яв-ляются взаимодополняющими понятиями: «Когда применяется одно из них, второе не поддается определению, и полное опи¬сание требует то одного, то другого понятия, в зависимости от данных, полученных в результате наблюдения, и вопросов, ко¬торые требуют ответа».

Оппенгеймер предостерегает от ошибок, к которым может привести общепринятое значение терминов, ошибок, часто до¬пускаемых философами. Мир атомов не перестает объективно существовать. Но доступ в него мы получаем только при по¬мощи макроскопических средств. Об атомных явлениях мы узнаем по вспышке лампы, по следу в камере Вильсона или дрожанию стрелок на циферблате. Уже сущность опыта пред¬определяет, что будем измерять, поскольку, естественно, не¬возможно измерять все сразу.

Оппенгеймер замечает, что описание квантовой физики можно продолжить и дальше. «Но слова становятся стран¬ными и неудобными,— говорит он,— они могут удивительно исказить то, что можно ясно изложить языком математики».

Остановимся на нескольких следствиях новой физики.

Поскольку механическая причинность уступила место ве¬роятностям, может произойти явление чрезвычайно малове¬роятное. Так, например, в массе звездной материи ядра с не-значительной энергией могут случайно войти в контакт друг с другом и начать цепную реакцию. Это только гипотеза. Но захват блуждающих электронов ядром урана-235 объясняется тем фактом, что взаимодействия между частицами иногда возможны на расстояниях, которые определяются не их разме¬рами (иначе говоря, не их положением в пространстве), а дли¬ной их волны (вероятностью их присутствия). И в конце кон¬цов, как объясняет Оппенгеймер, само понятие идентичности частицы может быть поставлено под сомнение.

Пятая лекция разъясняет, обобщает и разграничивает при¬менение принципа дополнительности. Уже своим заглавием «Недостаточность общепризнанных понятий» она оправдывает содержание всего сборника и представляет собой своего рода заключение. Философские и литературные рассуждения, кото¬рые в ней содержатся, в меньшей степени носят отпечаток на¬учной строгости, чем предыдущие лекции. Но от этого они ста¬новятся лишь богаче и дают нам более глубокое представле¬ние об интеллекте автора, о его Weltanschauung 1.

Любое творение человека, любое его дело неизбежно носит временный, преходящий характер. И само человечество когда-нибудь исчезнет. Но тем не менее, какова бы ни была рели¬гиозная вера (или неверие), никто не может жить, удовлетво¬рившись этой истиной. «Деятельность человека, его мысли, то, что окружает его в мире: падение листика, шутка ребенка, вос¬ход луны,— являются не только историческими фактами, эле¬ментами эволюции, элементами неизбежного будущего; рав¬ным образом они представляют собой часть вневременного мира, часть света вечности».

Эти два подхода к реальному миру — исторический и вне¬временной — невозможно связать воедино, их можно считать взаимодополняющими, примерно так же как в ядерной физике понятия положение частицы и ее энергия.

Оппенгеймер упорно возвращается к мысли, что невозможно наблюдать одновременно и энергию данной атомной системы и ее положение в пространстве. Причем это ни в коем случае не объясняется недостаточностью средств наблюдения. Если бы это было так, то ученые могли бы, например, измерив положе¬ние данного электрона, попытаться предсказать его поведение на основе законов ньютоновской механики как нечто среднее для всех электронов, занимающих аналогичное положение и обладающих различными неизмеренными энергиями. Однако такие расчеты приводят к результатам, не соответствующим данным опытов. Основная причина этого состоит в том, что волны, присущие весьма малым частицам, взаимно интерфе¬рируют между собой,— явление, с которым не приходится считаться классической механике крупных тел. Мы должны освободиться от мысли, укоренившейся в нас в связи с при-вычкой повседневного опыта, будто положение электрона и его энергия являются сосуществующими факторами и если один из них известен, другой также можно определить. Любая попытка определить один из факторов сокращает возможность познания второго. Состояние атомной системы зависит от спо¬соба наблюдения. Кодифицируя отдельные характеристики си¬стемы, наблюдатель делает другие ее характеристики неопре¬деляемыми уже одним тем фактом, что он воздействует на них. И эти воздействия нельзя измерить, не потеряв возмож¬ность измерить те характеристики, ради определения которых ставился данный опыт.

Состояние материи определяется характером наблюдений, однако не следует впадать в ошибку и считать материю суще¬ствующей лишь субъективно. Наоборот, материя имеет ре-ально объективный характер, раз ее состояние можно опреде¬лить при помощи количественных измерений, раз это состоя¬ние можно воспроизвести опытным путем. Просто ее нельзя описать при помощи терминологии классической механики. Объективная реальность микрофизического мира не может проявиться вне зависимости от средства, избранного для его наблюдения; и в зависимости от этого выбора удается опреде¬лить ту или иную черту его объективного существования, но не ту и другую вместе, если они являются взаимодополняющими.

Общепринятый, привычный смысл недостаточен здесь по¬тому, что выработанные им концепции относились к познанию только мира крупных тел. Мы продолжаем пользоваться эти¬ми концепциями во время опытов, когда, например, наблю¬даем за перемещением стрелки по циферблату; стрелка и ци¬ферблат принадлежат к макрофизическому миру, в котором неопределенность микрофизического мира играет совсем не¬значительную роль.

Поэтому не следует думать, что общепринятый смысл ве¬щей не соответствует действительности лишь на основании того, что его основным постулатом является положение: все предметы имеют поддающиеся определению координаты и скорость. Но это наследство понятий неприменимо к микро¬физическому миру, который открывает современная наука. Оппенгеймер несколькими словами разрушает здесь метафи¬зические обобщения философов, которые, опираясь на урав¬нения Гейзенберга, пытались построить гипотезу свободы воли человека.

Попутно отметим, что эти положения Оппенгеймера, строго соответствующие теории квантовой механики, не принимались безоговорочно всеми физиками. Великий Эйнштейн лишь с не¬приязнью, если так можно выразиться, борясь за каждую уступку, соглашался с мыслью, что явления физической при¬роды могут носить апричинный характер и быть по сути своей непредвиденными. В глубине души он сохранял надежду и даже убежденность, что принцип неопределенности, введен¬ный в современную физику, носит временный характер, что настанет день, когда более совершенные знания устранят его. Сам Оппенгеймер подчеркивает отрицательное отношение Эйнштейна к этому принципу в предисловии, написанном им к биографическому справочнику «Евреи в мировой науке», в котором он высказывает чувство взволнованного почтения к творцу теории относительности. В свою очередь, Луи де Бройль, отец волновой механики, ставит под сомнение прин¬цип неопределенности и поощряет теоретические исследования молодых ученых, пытающихся восстановить единство понятия элементарной частицы или выявить причинность микрофизи¬ческих явлений.

Но вернемся к Оппенгеймеру. Осудив метафизическую спе¬куляцию на принципе дополнительности, он пытается, прибе¬гая к аналогиям, позаимствованным из других отраслей науки, разъяснить этот принцип — трудный для слушателя, воспитанного на понятиях повседневного опыта. Возьмем понятие температуры в том виде, как его дает кинетическая теория газов: температура газа — это средняя энергия молекул, ко¬торые перемещаются внутри него во всех направлениях, а давление газа — средняя величина ударов молекул газа о стенки заключающего его сосуда. Во всех этих понятиях по¬ведение молекул учитывается статистически. Если взять моле¬кулу в отдельности, то она обладает энергией, отличной от энергии, других молекул, и мы можем изучать каждую моле¬кулу в отдельности с ее запасом кинетической энергии (пред¬положим, что это технически осуществимо). Таким образом, газообразное состояние вещества может рассматриваться в двух различных взаимодополняющих аспектах.

Аналогия с принципом взаимодополнительности микрофи¬зического мира будет еще полнее в такой отрасли науки, как биология. Точно так же, как ученый-атомник не может наблю¬дать отдельные явления, не изменяя их, нельзя изучать некоторые биологические процессы, например распределение генов во время митоза, не оказывая влияния на ход этого про¬цесса.

Мы можем охватить в целом весь комплекс явлений со¬знательной жизни — мысли, стремления,— но несмотря на прогресс физиологии высшей нервной деятельности, сомни-тельно, по Оппенгеймеру, чтобы мы могли когда-нибудь опи¬сать эти процессы при помощи физико-химических терминов.

Принцип дополнительности проявляется также в отноше¬ниях между жизнью аффективной и жизнью интеллектуаль¬ной, между сознательным предопределением наших действий и свободой воли.

Даже если благодаря прогрессу науки наступит день, ко¬гда мы сможем описать при помощи физико-химической тер¬минологии процессы сознания, подобного рода описание бу¬дет настолько же чуждо нашему пониманию жизни, насколько траектории молекул далеки от явления распространения газа. «Быть охваченным веселостью или боязнью, быть взволнован-ным красотой, принять решение или взять на себя обязатель¬ство, понять истину — таково неисчислимое множество взаи¬модополняющих состояний человеческого разума. Все они со-ставляют неотъемлемую часть духовной жизни человека. Ни одно из этих состояний не может быть заменено другим, и когда проявляется одно из них, остальные погружаются в дремоту».

Цикл заканчивается шестой лекцией «Наука и общест¬во» — общим обзором современной науки. В ней Оппенгеймер вперемежку с научными истинами приводит моральные сооб-ражения, носящие специфически американский характер. Лейтмотив всей лекции, главная ее мысль — необыкновенные масштабы изменения образа жизни человечества в результате бурного прогресса знаний и техники. Эта революция в науке имеет такие же значительные последствия, какие может про: извести в жизни народа военный разгром. На протяжении жизни одного поколения приобретенные в школе понятия ста¬новятся устаревшими и недостаточными для рассмотрения вопросов, возникающих перед взрослым человеком.

Универсальность науки всегда была иллюзией. Но сегодня наука стала столь богатой, столь разнообразной и меняю¬щейся, что не возникает сомнений в невозможности охватить ее всю умом одного человека. «Сегодня мы лучше, чем ранее, можем оценить наше невежество благодаря более точным и более глубоким знаниям в своей специальности».

Однако остается верным и то, что каждый может приобре¬сти любые знания, а путем напряженной работы даже увели¬чить их сумму. Эта доступность науки гарантируется обще-ственными формами, свойственными Соединенным Штатам и Великобритании: свободой объединений, свободой обсужде¬ний. И здесь Оппенгеймер бросается в яростную атаку на «политическую тиранию, которая прикрывается словом «ком¬мунизм»», приписывая ей довольно неожиданную форму: «...Возвести в догму, что все общества на деле едины, что су-ществует только одна правда, что каждый опыт совместим с любым другим, что можно все познать, что любая возмож¬ность может осуществиться — это предприятие, которое не может не окончиться плохо». При чтении этих слов невольно появляется горькая усмешка, ибо нельзя не вспомнить, что в тот самый момент, когда Оппенгеймер произносил эти слова перед микрофонами британского радио, в Вашингтоне его уже ждала кара за прошлые симпатии к коммунизму и «сговор» с коммунистами.

Философские и политические убеждения Оппенгеймера бо¬лее полно изложены во втором сборнике его популярных ста¬тен «Открытый мозг». Он лишен единства, свойственного первому сборнику. Из восьми лекций, включенных в него, четыре первых относятся главным образом к атомному оружию, про¬блемам международного контроля над ним и к политике Со¬единенных Штатов в этом вопросе. Эти лекции были прочи¬таны перед различными аудиториями и в различное время. Они являются прежде всего документами, иллюстрирующими историю гонки в области атомного вооружения и той роли, ко¬торую сыграл в ней сам Оппенгеймер.

Пятая лекция — «Физика в современном мире» — возвра¬щает нас к общей проблеме взаимоотношений между наукой и цивилизацией. В ней дается оценка самых последних от-крытий в области атомной физики, сделанных благодаря при¬менению больших ускорителей частиц, и делается попытка установить рамки ответственности ученого в современном мире. Несет ли исследователь ответственность за разруши¬тельное использование обществом сделанных им открытий? Нет, поскольку его миссия ограничивается обогащением зна¬ний и не касается мирских дел. После такого утверждения автор приходит к более оригинальной и, без сомнения, более плодотворной мысли: в образе жизни ученого, в его рацио¬нальной манере воспринимать действительность общество мо¬жет увидеть полезный и поучительный пример. Чистота, от¬сутствие властолюбия, рациональность, привычка к коллек¬тивным усилиям — таковы характерные черты повседневной жизни ученых. Человеческое общество должно впитать в себя эти черты, и это будет способствовать созданию новых, выс¬ших форм цивилизации.

Шестая лекция — «Поощрение науки» — была прочитана перед студентами. Это апофеоз либерального мировоззрения, питающего научно-исследовательскую работу и обещающего человечеству лучшее будущее. «В науке нет места для догм. Ученый свободен задавать любые вопросы, требовать любых доказательств, исправлять любые ошибки. Каждый раз, когда в прошлом науку использовали для создания новых догм, догматизм оказывался несовместимым с прогрессом науки. В конце концов, или догматизм уступал, или и наука, и сво¬бода гибли вместе».

Седьмая лекция, прочитанная на собрании бывших сту¬дентов Принстонского университета, называется «Ученый в современном обществе». В этой лекции Оппенгеймер воз¬вращается, правда несколько разбросанно, к излюбленным вопросам, в частности к проблеме всеобщности науки. С этой точки зрения развитие познания находит свое воплощение в двух противоречивых тенденциях. С одной стороны, число отраслей науки увеличивается все более и более; узкая спе¬циализация лишает исследователей возможности хорошо раз¬бираться в положении вещей в смежных отраслях науки. Сам Оппенгеймер признается в том, что он имеет весьма поверх¬ностное представление о развитии «других отраслей науки». Но наряду с этим разветвлением действует противоположное стремление к единству там, где ранее существовали лишь от¬рывочные, изолированные знания. Так, теория электричества объединилась с теорией света, квантовая теория — с теорией валентности. К этому можно добавить (хотя в 1953 году Оп¬пенгеймер, вероятно, еще не был в состоянии сделать это), что биология вошла в контакт с электроникой.

Невежество ученого в тех областях, в которых он не яв¬ляется специалистом, это одна проблема. Другая проблема — это невежество людей вообще в вопросах прогресса науки и прежде всего в вопросах общечеловеческого значения науч¬ного опыта. «Научный опыт состоит в ударе головой о скалу, после чего мозг осознает, что голова действительно удари-лась о что-то твердое; подобный опыт весьма трудно переда¬вать другим путем популяризации, обучения или рассказа. Рассказать, на что похоже открытие чего-то нового, касаю¬щегося нашего мира, почти так же трудно, как описать мисти¬ческий опыт человеку, не верящему в мистику».

Последняя лекция — «Перспективы искусства и науки» — читалась по совершенно иному поводу (двухсотлетию Колум¬бийского университета), чем предыдущая, однако она может показаться продолжением и углублением мыслей Оппенгеймера, высказанных им в седьмой лекции. В конце лекции Оппенгеймер проводит параллель между положением худож¬ника и ученого. И тот, и другой «живут на краю таинствен¬ности, которая их окружает; они должны привести прошлое в гармоническое единство с настоящим, навести известный по¬рядок в хаосе. И тот, и другой призваны помогать людям».

Тот, кто попытается найти стройную систему в этих вы¬сказываниях Оппенгеймера, будет, вероятно, разочарован тем, что ему встретится несколько туманных и противоречивых мест. Однако было бы несправедливо упрекать в этом чело¬века, который решительно отбрасывает любой догматизм и, впитывая в себя с почти болезненной жадностью любые ас¬пекты реального мира, никогда не боится (учитывая принцип Дополнительности) узнавать по мере необходимости противоречивые стороны мира, в котором он живет. В этом можно видеть известное интеллектуальное дилетантство; в отноше¬нии Оппенгеймера этот термин довольно точен, если только не придавать слову «дилетантство» презрительного оттенка. Не¬зависимо от политических взглядов Оппенгеймера, к тому же тесно связанных со спорными моментами его биографии, его идеи имеют ту заслугу, что ясно и волнующе формулируют важнейшие вопросы эпохи, которая действительно дает вопро¬сов больше, чем ответов.

 

К оглавлению

_________________________________________________________

1 – Мировоззрение (нем.)